Название: Во имя Короля
Автор: ***
Бета: нет
Фендом: Fairy Tail.
Тип: джен,гет
Жанр: драма,ангст, AU, hurt/comfort
Персонажи: Локи Спирит, Гаджел Редфокс, Гале Редфокс, Люси Хартфелия
Рейтинг: R
Размер: мини
Предупреждения: неграмотность автора, AU, ОЖП, тавтология
Статус: закончен
Дисклеймер: отказываюсь
Содержание: Все подвиги свершаются во имя Короля
От автора: Автор плакал горючими слезами,когда писал сию работу.
читать дальшеЯ, молодой и юный, вдохнул чистый ветер равнин, поймав блики солнечного янтаря с двумя отрывками неба, и поднял меч, – мир дрогнул всем своим естеством, на миг, пугаясь моей силы и власти, опуская забрало в ответ.
Посеребренное лезвие его готово было разрезать небосвод, стряхивая кудрявую пену облаков на нефритовые поля королевства. Сонм богов воспрянул, отряхнувшись от сытного и ленивого сна, только рассыпав по небесной тверди сладкую амброзию, закат после первого выигранного боя блаженный и приторный, да окропив землю горькими винными струями, кровью павших в бою и безвинных матерей и детей. Им чужды стали пиршества и неугомонное веселье, ведь там, внизу, мы, поднимающие знамена и трубящие в рога, готовые сеять горе и страдания. Вечная скука противилась им, направляли они орудия наши и армии друг на друга, потешаясь своими играми – люди-шахматы, они – игроки.
Так было предначертано.
Господь закрывал глаза на бесчинство своих детей. И не все равно.
Несокрушимая армия, коей повелевал я, мой единый верный клинок, мои острые смертоносные когти, вспарывающие нити границ царств, примяли багровыми следами и возницами с пленными немало малахитовый травы, вознося бездушные жертвы язычным богам, омываясь грозой и снежной бурей. Алое с золотом знамя развевалось над головами поверженных – блик моей гордости и чести, кричащий в небо, тем богам, слагающий обо мне то ли быль, то ли легенду, то ли сказ.
Много мне не надо было, не нужно.
Ринулся в брань с головою, не боясь исчезнуть под разящим Аресом. Горел негой огонь сражений во мне, дурманя голову выигрышами, стал светом ли: не сомневался я в этом.
Это была война.
Замок из светлого камня, Король, чьи седины и старость вкупе с маломощностью не отпускали прочь от дочерей и народа, должны отдаляться, оставаться за спиной, пока верные рыцари отдают собственные сердца им на хранение, надевая бездушные латы и чувствуя прохладный, гнилой суховей от деревянных безымянных крестов и стонов умирающих.
Мое сердце добровольно отдалось златоволосой принцессе, сопротивляющейся и роняющей слезы, невдомек, что сражаюсь ради неё. Дивное создание, сотканное из солнечного света и наивных сказок, теряющаяся в словах – от волнения маленькая тиара соскальзывала со светлых волос, ловил хрупкие слова и корону. Бежала по моим следам, слившись с безликой толпой народа, протягивая руки – воинственный клич заглушил мольбы и плачь, напутствующий рык Старого Льва не дал обернуться. Он говорил, заставляя расправить плечи, впредь моей участи, и уверено сжимать узду коня, ему вторил народ, словно прайд, словно стадо, верные крикам и не отпрянувшие от вздымающейся пыли дороги, что поднималась из-под монотонно стучащих копыт коней. А те две дочери пустыми глазами провожали гарцующих коней и яростно блестевшую золотую кольчугу воинов, как корона Короля, как волосы Его коронованной дочери, как рукоять моего меча.
Четвёртая дочь лежала в королевском склепе, та, чье тело и душу я не смог защитить. Та, от которой я бежал - вина терзала, торжествовала над моим уже измученным разумом.
Это мое спасение - война.
Не горемычная богиня любви вышивала мою судьбу шелковыми нитями, переплетая её с шафранными созвездиями любимой принцессы и случайными созвездиями юных фрейлин, а сама Паллада стежок за стежком медным благородным пламенем выжигала на мне оскаленную пасть и снопы искр от походных костров. Заранее зная, что мне так и предписано – рыцарь, не более.
Со мною – вера Короля и Её, меч и флаг, сама Паллада и Арес, два бога примирившиеся и творящие мою жизнь.
Горечь, тающая во рту несказанными словами, окупалась в сражениях и победах, превращаясь в понимание и преданность, как, не знаю. От всей земли тянулся терзающий запах полыни и искореженного металла, вверх, к переплетению желтоватых облаков и полинявшего неба. Там прятались боги, равнодушием и беспристрастностью даря стылые победные рассветы с мороком тумана и тяжелого сна усталости. Истоптав чужестранный ковыль, захватив новые леса и реки, города и крепости - домой тянуло, пусть и долгим должен быть обратный путь, но он свят и надежен. Мир со сломанным хребтом лежал у ног наших, но что-то заставляло гнать Короля вперёд непобедимую армию, вперёд и только вперёд, отдаляясь от родной земли. Жалилась над нами богиня удачи – мы просто шли, натыкаясь на брошенные сожжённые деревни, пепелища городов и случайных странников. Все бежали от нас, обезумевших, отупевших под гнетом верности приказам Короля. Поток гонцов, юных восторженных мальчишек, иссякал, как и мы, душою и умом.
Помолимся за Короля, за Любимую, за Мать, за Победу.
Что было и что оставалось – дорога вперёд.
Со мною есть ненависть, непонятная, накатывающая на сознание штормом, заставляя ненавидеть тех, в кого верил и на кого надеялся. Она сжимает в тисках сновидений, выуживая из памяти расплывшиеся образы и нестерпимый блеск, или золотой кольчуги, или …
Пальцами, огрубевшими, хотелось вновь поправить сползающую тиару и оглянуться в повторяющемся кошмаре, не внимая раскатистому голосу Короля и народа. Я кричал, кричал, кричал, срываясь на хриплое дыхание, убегая от мраморного королевского склепа во снах.
Я стал искать, кого ненавидеть всем своим благородным рыцарским сердце, возведя в ранг злейшего врага, того, кто примет мою ненависть взаимно. Что делала принцесса с моим сердцем – сражался во имя Её, а не Короля, не находил кого ненавидеть и принимал зависть оруженосцев, ставя их рыцарям немые кресты в алеющих маковых полях, напитавшимися трупами и кровавыми побоищами.
И сейчас, вонзая в сырую напоившуюся дождевой влагой землю очередной двуручник, выискивал ненавидимого заранее, скользя взглядом по потемневшей кольчуге и доспехам, теряясь в усталых лицах воинов, руки которых не грели самые пунцовеющие костры, вслушиваясь в негромкий говор и заунывный вой песен.
Не забывают их семьи. У утративших память ярка и свежа, точно майский день. Возможно, видят в пляшущем огне костра невест, жен, детей или отцов с матерями. Было у них всех некие важные, оставившие свои отпечатки на сердцах, как и у меня, развязаны руки от всяк уз.
Отошедши к окраине лагеря, я принялся с остервенением точить меч, пытаясь в этом осторожном деле забыться от всех тревог.
Брусок скользил по старым и новым зазубринам, сглаживая их, скрежетал о затупившиеся грани – прищурившись, рассматривал истощенное битвами стальное орудие свое. Тусклый блеск лезвия отражал мои рыжие не стриженые лохмы, вбирая в себя яркий цвет, что был, а потом исчез. Чем-то неуловимым мы похожи: выкован он, когда я уходил в этот поход, молодой по возрасту, но постаревший под тяжестью сечь, испещренный мелкими зазубринами, подпорченный вражескими алебардами и клинками.
Возможно, меч хотел, чтобы его вложили в ножны – раз и навсегда, перенасытившись неистовых сражений, исступленного противостояния, умоляющих жалких взглядов недругов. Так и я уже свыкся, будто приросшими к моей плоти доспехами, к душе убийствами, к разуму воспоминаниями.
- Дай-ка сюда, - хриплый незнакомый голос вырвал меня из задумчивости, так же как и чужие руки меч. Несколько секунд рассматривая пустоту в ладонях, вскинул разозленный взгляд на сказавшего.
Да, как посмел?!?
Недовольство и гнев неуважения затуманили разум, я поднялся, сжимая кулаки, и кинулся на наглеца, уверенный в своей победе, замахиваясь для сокрушающего удара. Расчет был прост, с первого удара повалить его на землю, выбить из загребущих рук меч и съездить пару раз сапогами по ребрам.
Я устремился на него.
Сейчас, в этот миг, секунду…
Резкий толчок в живот, залом правой руки и неожиданный удар в лицо – упал на землю, зажимая сломанный кровоточащий нос, душа в себе ярость и злобу. Перед глазами всё поплыло, затошнило, из носа, не переставая, текла кровь, а стойкое сознание ловило лицо победившего.
Это кто ещё победил, собачий сын.
Грубое лицо, будто высеченное из гранита, со странными железными штуками на вдоль всей длины носа, на бровях и в ушах, высокий лоб и жесткие, обтянутые смуглой кожицей, скулы – чужеземец, наверняка. Несколько старых шрамов на лике, сильные руки в ожогах. Смоляные волосы были неподобающей мужчине длины, даром не стоит обращать внимание на свои, испачканные в грязной пыльной земле. Темный просторный плащ, охотничьи сапоги, длинные ножны на бедре – точно чужеземец.
Мужчина с неподдельным интересом разглядывал мой меч, бормоча какие-то неразборчивые слова под нос, взвешивая то в одной руке, то в другой, находя для себя удобный центр тяжести. Попробовав сделать несколько уколов в воздух, весьма неудачных, чему я ядовито улыбнулся, поднявшись и утирая мешковиной лицо.
Он заметил мою усмешку и, весьма изящно взмахнув оружием, начал пробовать резкие рубящие удары, сжимая рукоять меча двумя руками. Словно танцуя дикий танец, лишенный грациозности и легкости, даже лучше завораживающий отточенностью действий, мужчина рассекал воздух аккуратными, точными отработанными ударами, слегка смещая корпус, ничуть не запутываясь в полах своего длинного плаща. Серые ножны, будто живые, били его по всему бедру, стараясь сбить с темпа. Я смотрел и забывал недавнюю стычку, следя за каждым движением, пытаясь почерпнуть, рассмотреть его получше.
Остановившись прямо передо мной, он кинул небрежно меч мне, встряхнув неодобрительно головой:
- Ты как меч выбирал, малец? Тяжёлый не означает прочный или более мощный, наоборот, он у тебя из дерьмового металла, судя по частым зазубринам. Халтурил кузнец изрядно. Рукоять отделана золотом – тоже не годится, лучше кожей или просто железом, не так вычурно, безусловно, надежно.
- Какой дали, такой и взял, – я раздраженно мотнул головой, удерживая меч за гарду, оценивая, как он стоит. Довольно-таки близко, значит или подсечка, или рукояткой в подбородок – отобьётся всякое желание говорить.
- Не брал бы. Знал я одного бойца, сражавшегося с похожим клинком. Хороший, отменный, из этих королевских. Натасканный, и в рукопашном бою неплох, - он провел ладонью по розоватому шраму на щеке, - да, в мечах не разбирался. Его и порубали в северных лесах разбойники, пополам этот меч сломался.
- Именем Коро…
- В плен, что ль, брать собрался?
- Назовите свое имя, - закончил я, поймав его расслабленный, но цепкий взгляд алых глаз. Может колдун? Этих чертей немало развелось в последнее время, невесть, сколько их сжигали на главной площади.
- Гаджел. Гаджел Редфокс. Кузнец я, а не ведьмарь лихой. Магия – штука опасная, для умников-слабаков только нужная. Да я погляжу, у вас тут опять бой начнется, смотри-ка, - Гаджел указал на собирающуюся стаю ворон, - падальщики уж прилетели. Всех не закопаешь, сжигать придется, а уж, если лес тронете…
- Может ты все-таки колдун? Знаки читаешь свои, - зубы заговаривал, видно, кузнец этот. Но не давало мне покоя его умение с мечами, уж так кузнецы не умеют, только, если он не из бывших наемников, да и сломал мою защиту в рукопашную.
Непростой человек.
Будто дикий зверь, осматривающий свои владения и наткнувшийся на нас. Неодобрительно рыкнул – позволил остаться, что мы ему сможем сделать? Он был один против меня. Я – это они, лагерь за спиною, замок из светлого камня, не имеющий ничего кроме чести и долга. Таких людей любит судьба представлять потерянным, как я , вдохнув в них испытание особое, не подвиг во имя жизни и мира, а подвиг во имя себя.
Мой новоявленный собеседник смачно чихнул в рукав, утер нос, и, осклабившись, серьезно заговорил:
- У меня около леса кузница с домом, пойдем, отточу тебе меч, лучше только будет. Не задаром, правда, рыцарьшка.
Я с шумом втянул воздух, наполненный дымом от костров и жарящейся оленины, и, прихватив на всякий случай, шлем, кивнул, ничуть не злясь на его колкую манеру общения. Зачем – мой отец работал кузнецом, они в мечах лучше разбираются, Господь храни их. До сих пор помню красное зарево, громыхающие удары молотов и невыносимый жар. Нет такого человека, который использовал работу кузнеца в грязных разбойничьих целях – тяжела и нелегка она, чтобы порочить её.
Или я ищу отговорки?
Подозвав к себе одного из оруженосцев, я приказал временно отдать командование Скорпио, Дай Бог, неплохо разбирается в тактике, а Креви тревожить не хотелось. Раненый в прошлом бою стрелою в спину, отлеживался в одной из палаток, метался в бреду, моля отрезать ему все волосы, пытался сам – меч выскальзывал из ослабевших рук.
Проводив бряцающего великой ему кольчугой оруженосца, я бросил последний взгляд на мой лагерь, состоящий из нескольких палаток и телег, плотно примыкающих друг к другу. Лес был вблизи, все равно мы расположились на открытой местности, если нападение лучников, то туго придется. Лошади паслись неподалеку, иногда припадая к земле всем телом, или бегали рысью – спасались от мошкары, тут же подбегая к людям, ржа и распахивая в жажде розовые с пеной слюны пасти. Всё так же гасли в воздухе песни стоящих на страже, тих храп спящих воинов, расположившихся прямо на земле и подложивших под голову седло или свернутый ненужный мешок.
Привычно. Серо. Скучно.
Постоянная тревога, напряжение до раздражения, дым костров, ластящийся по желтоватой траве, многоцветье неба.
Может это и есть другое «зачем»?
Зачем я пошел за ним? Может, мне захотелось ненадолго чего-то другого, кроме знакомых лиц и звяканья стали? Пусть меня заманят в ловушку – я докажу, что ещё есть порыв, что я не изменился, что есть окромя этого проклятого похода. Пусть меня ненадолго отпустят оковы долга – я хочу сбежать на время, супротив Королю, надеясь не исчезнуть.
Только я собрался окликнуть Гаджела, тот уходил в сторону леса, и мне ничего не оставалось, как догонять его.
***
Знакомый жар кузницы лизнул по лицу сухим раскаленным воздухом, послышался мерный перестук молота и шипение остывающего в бочке с холодной водой металла.
Маленькая кузница, освещаемая пламенем из печей, была вся гари и саже. Снаружи и внутри все было в копоти. В самом дальнем, правом углу находились печи с мехами, неподалеку установка для литья и уголь с деревянной лопатой, немного правее наковальня, а левом углу стояли ящики с инструментами и изделиями на переплавку. Чернеющая в плохо освещенной комнате тень, поднимающая огромный молот и опускающая с большой силой на непонятный кусок металла, не обращала внимания на нас застывших на пороге.
Сам дом я не заметил, увидев закопченную кузницу – унесся в детство, в себя, пытаясь разглядеть в ней знакомую обитель отца, наивно и глупо.
- Гале, ты зачем полезла в мою мастерскую? – неожиданно взрыкнул кузнец, нахмурив брови, отчего его лицо прорезали уродливые морщины, и оно стало похожим на печное яблоко. Рыжеватые отсветы от печи меняли его лицо, точно он надевал одну маску за другой, не изменялись лишь глаза, сердитые и обеспокоенные.
Обеспокоенные?
- Я хочу себе доспехи. А ты не куешь. Знаешь, как сапожник без сапог, - чистый звонкий голосок ударил по моему слуху, привыкшему к взрослым кричащим голосам, нежной нотой ребенка. – Не хочешь учить, сама научусь!
Тонкая фигурка заметалась по кузнице, дребезжа инструментами и деталями, гася печь, подметая излишки угля, иногда мне чудились всполохи лазурных прядей и силуэт дитя, но разве может детская рука поднять многопудовый кузнецкий молот? Я ещё раз взглянул на Гаджеля, тот, полыхающими рубиновыми глазами взирал на убирающуюся ученицу или дочь, выжидательно скрестив руки на груди.
- Подождите на улице, я умоюсь и переоденусь, - меня оцепеневшего грубо выпихнули из жаркого помещения, протащив за шиворот несколько шагов.
Глоток чистого воздуха вскружил голову слабостью. Отдышавшись, я огляделся: высились охровые стволы сосен, уходя вглубь непроходимой чащобы, рядом с кузницей стоял небольшой светлый домик, куда уже утопал кузнец. Аромат свежести, доносившийся от соснового бора, очищал разум от лишних мыслей, легкий ветерок окутывал прохладой и приносил приятный щебет птиц, нежившихся на изумрудных верхушках сосен под неярким, но теплым солнцем.
Поудобнее перехватив шлем, я застыл, впитывая, пропуская через себя это неожиданное спокойствие, желая раствориться в трепетной безмятежности, давно покинувшей меня. Прикрыв усталые глаза, я рисовал перед собою знакомые черты златоволосой принцессы, мягкие линии светлых локон, очерк слегка пухлых розовых губ, смеющийся карий взгляд…
- Дайте-ка сюда, - опять меня вырвали из моих томных грёз, заодно забрав мой шлем.
- Это у вас с Гаджелем общее? – я повернулся к обладательнице звонкого голоса. Девчушка десяти лет вертела в руках мой шлем, стуча по забралу, по всему металлическому корпусу, проверяла крепления с неугомонным любопытством, присущим детям, заметным в её резких неженственных движениях. Голубые волосы заплетены две маленькие косички, сверкали пытливые алые глазёнки, восторженно рассматривающие шлем. Я бы дал ей сначала лет пять – она имела крошечный рост, лишь серьезный поучительный голосок заставлял задумываться о возрасте.
Не отвечая, Гале посмотрела на мои ножны и осторожно спросила:
- Можно? – я сразу вытащил меч, блеснувший на солнце, подавая аккуратно его ей. Она, вытерев руки о свое зелёное платье, алчно протянула ладони. Дотронувшись до зазубрин на лезвии, девочка недовольно поморщилась. Я уже знал, что она скажет.
- А меч у вас из дерьм…
-Гале, где тебя носит?!? Я есть хочу, - донеслось со стороны дома. Мы оба вздрогнули.
- Да иду я, иду! – она зазвенела струнами своего голоса в ответ, побежав на зов, но, обернувшись, бросила колко, удивленно, - И чем вы понравились отцу?
Её тонкий стан исчез в доме, как до меня только дошло.
Господи, я, кажется, знаю, что стоит ненавидеть всеми фибрами души. Это случайные, но правильные и сеющие смуту вопросы. Они вызывают шквал всего в человеческой душе, сметая все барьеры, строящиеся подсознательно от собственного отчаяния.
Вопросы.
Коих у меня было великое множество к Королю, невысказанных, коих было великое множество у народа, направляемого в эйфории победной войны Королем, теперь наверняка вопрошающий люд боялся спросить, бросить такой хотя бы один вопрос. Ведь разом рушилась утопия, за скорлупой которой пряталось незаметное тиранство. Вспоминались полузабытая история, бунты, резня, убийство наследников. Они всплывали, терзалась совесть, и открывалась на одно мгновение вся картина.
Они жили во мне, сковывая прошлым и настоящим, но никак не будущем. Кем я буду после войны? Кем я стану через десять лет? Через тридцать лет? Рыцарь, стоящий позади трона, держа наготове меч. Тот же бедный сын кузнеца, погибшего от руки случайного вора, со сгоревшей кузницей, непомнящий ни имени, ни себя и отца от страха. Чужие руки подарили знания, научили сражаться, а я в ответ – ничего, никто, незачем.
Такие вопросы ненавижу не только я. Их ненавидят все. Ненавидят отвечать и слышать. А есть ли те, кто ненавидит задавать эти вопросы?
Бояться – это не ненавидеть.
Не заметив, как зашел в дом в своих раздумьях, я прошел к столу и вежливо спросил, можно ли присоединиться к общей трапезе. Оба, отец и дочь, мотнули головами неопределенное «да» и продолжили поедать похлебку.
Уминая похлебку, я незаметно поглядывал на них. Гела ела быстро-быстро, практически не жуя, иногда даваясь и громко надрывно кашляя. Бледный детский лобик морщился, словно она решала головоломку или ломала голову над очередным бытовым дельцем. Просторное, длинное, темно-зелёное платье смялось, от чего казалось, что девочка облачена в бесформенный мешок. А рядом с нею на столе лежал мой шлем, на любовно подложенной тряпице.
Отец её ел медленно, не торопясь, похлопывая кашляющую дочь по спине. Походный плащ повешен, я мог разглядеть все его зажитые рваные раны и ожоги, встречающиеся даже на пальцах его дочери. Солнечный свет проникал в дом через несколько окон, с деревянными ставнями, открытыми настежь, серебрил мой шлем, непонятные металлические штуки на Гаджеле и бледность Гале.
Может, оба морок и мираж?
- Отдохни, пока я займусь твоим мечом, - заговорил Гаджел, кивнув на принесенный дочерью клинок, принимая от девчушки чашу с водою. Встав из стола, он зашел в другую комнату, перечисляя, что надобно сделать бы. – Много работы предстоит, малец. В твоем распоряжении скамья и эта овчина. И умойся, бочка с дождевой водою позади дома.
Гале вскинулась, опираясь на край стола.
- Папа, я…
- Поможешь мне.
- Зачем ты привел его сюда? - немного злой и насмешливый голосок Гале больно ударил сим вопросом по мне. Действительно - ненавистное зачем.
- Глупый вопрос. - Гаджел стоял в проеме двери, сжимая гарду моего меча. Хлопнула дверь, и повалился я на скамью, забываясь сытым блаженным сном, ловя засыпающим сознанием ответ.
– Потому что он Король.
***
Я спал без сновидений.
Изредка просыпался, вырвавшись из засасывающей пасти сна - бессильный и опустошенный. Мне слышались цокот копыт, звон мечей, сплетающийся с ревом раненных и приказами Короля. Словно наяву чудились проклятые языческие боги древних миров, шептали свои молитвы и просьбы.
Я хотел, чтобы ком горьких слёз, застрявший из прошлого, вышел из моих глазниц священным дождем.
Иначе, задохнусь его тяжестью и горечью.
Иначе, я сомкну на вечность свои веки, так и не выйдя из-за трона Короля.
Бесцветные сны давили на виски потными ладонями, от которых несло ладаном и мирной. Возможно, так пахла овчина, моя душа, моя свобода.
И где она была, эта свобода? В узнице, построенной мною же? В клетке грудной клетке, где до сих пор прячется тот, ревущий мальчишка, я из детства, слезами разъедающий?
- ГДЕ?!? - я крикнул, вскочив резко, отряхнув остатки мучающего сна.
Через открытые ставни смотрело полотно ночного неба вкупе с незаметными на нем грозовыми облаками, размытыми по тусклому блеску звезд и луны. Бросившись к столу, я увидел, что шлема не было. Как и самих хозяев.
На ходу потирая стянутые сонной пеленой глаза, я вышел из дома и устремился к кузнице.
Что-то мялось в душе, забиваясь в самые темные её уголки, смущало меня, поныне омертвевшего и бесстрашного от этого.
Небо прошили янтарные нити молний, расчерчивая себе границы громом ветром. Трепетали перед бурей сосны, раскачиваясь из стороны в сторону, пытаясь преклонить свои стволы перед бешеной стихией. Красным заревом пылала кузница, маня к себе глухим стуком и звоном.
Я ворвался - волна пыла и жара накрыла с головою, а позади меня, на небосводе захохотала гроза, обрушивая ливень на почерневшую от кровавых сеч землю.
- Дверь закрой - тепло! - запищала Гале, вся измазанная в саже, старательной раздувая меха. Печь пылала рыжим пламенем - кузнец вновь бросил в неё добрую порцию дров и вернулся к наковальне, загромыхав молотом.
Мне не хотелось спрашивать, где шлем и меч, последний уже остужался в бочке, а первый...
Гаджел ковал корону.
Стенало непослушное серебро, загибаясь под тяжёлыми ударами Редфокса. Оно сопротивлялось воле чудака, но принимало нехитрый узор и сапфир в себя. Оно внимала двум горящим углям его глаз, читая в них предзнаменование мне, мою судьбу, мои вопросы. Снова и снова сминаясь в необычную форму, покоряла мою душу.
Я хотел ощутить давящее серебро короны на голове.
Я хотел править не мечом, а словом.
Я хотел – и этим всё сказано, быль сложена и несется за холодные моря седого океана.
Зачем? Зачем? Зачем?
Я только бросился к Гаджелю, как почувствовал маленькую детскую руку, цепляющуюся за мою скользкими потными пальчиками.
Кузница затряслась от очередного раската грома, и дождь с новой силой обрушился на крышу. Он оглашал лес своей стонущей песню, расшитой алебастровой луной в вышине. Здесь стало слишком жарко, всё плыло перед глазами и тело просилось под прохладные струи ливня.
- Ты боишься. Ты трус.
Девочка говорила спокойно. Сажа на щеках и носике, растрепанные косички, по-детски округлое лицо – праведница.
- Ты страшишься правды, которую знаешь. Ты не можешь признать себя. Зачем ты вообще выбрал эту стезю? Если достоин большего. Если и это ты хранишь в себе. Зачем?
Она смотрела на меня строгим огненным взглядом с вопросами, которые я ненавидел, на которые никто не мог дать ответ.
А я мог.
Это рвалось из груди вымученными вздохами. Правда, жгучая, сжала в своих колючих пальцах. Разорвала легкие и горло – я дышал прерывисто, свободно.
И плакал. Чувствовал, как солёная влага скользит по искусанным губам, по щекам, растворенный ком слез, чуть не задушивший. Плач становился свободой, тишину узницы рвал торжествующий гром за дверью – была ли она уже? Сполз обессиленно на земляной пол, давясь постыдными всхлипами, но чувствуя легкость и их силу.
Силу Гаджеля и маленькой Гале.
Их сила заключена в правде и признании. Больно и страшно – таковы отец и дочь, сейчас склоняющиеся надо мною. Мое сердце у них. Не у златоволосой принцессы, у них очистилось жесткими ударами молотов, адским пламенем и ненавистными вопросами.
- Трон твой. Только не беги, а я буду за тебя молиться. – они отвечали оба мне, Гаджел поднимая рывком, размывающийся туманом слез, и Гале, надевающая корону и вручающая меч, уходя, как и отец в молочную даль.
Гроза захлестнула всё громом и ливнем, закрутив, завертев, понеслась вокруг меня песнь феникса. Сгорел я дотла от слов их, от искр костров, от скрежета металла и вздохов мехов, от себя же, рассыпавшись старым серым пеплом по ветру. Кликал я неведомых праведников в мареве тумана, сплошной стене дождя – исчезло всё: кузница, дом, лес, я.
Таяло, вновь замерзало и крошилось, опускаясь первым снегом.
Новый долг возложен на меня.
Паллада закончила тяжёлый труд свой, обратив свой взгляд к шафрановым созвездиям и мраморным склепам.
Я последний раз воззвал их и рухнул в небытие, с открытой душой и истинным сердцем.
Я, постаревший и угнетенный долгими годами жизни, вдохнул аромат лилий и роз – моя златоволосая королева забылась долгим сном, морщинистой мягкой рукой сжимая крошечную тиару. Мир дышал мне в спину, покоренный и признавший меня. Всё жило, все повторялось: войны, празднества, болезни, гулянья. А я правил, словом и мечом.
Во имя Короля.
Во имя себя.
Автор: ***
Бета: нет
Фендом: Fairy Tail.
Тип: джен,гет
Жанр: драма,ангст, AU, hurt/comfort
Персонажи: Локи Спирит, Гаджел Редфокс, Гале Редфокс, Люси Хартфелия
Рейтинг: R
Размер: мини
Предупреждения: неграмотность автора, AU, ОЖП, тавтология
Статус: закончен
Дисклеймер: отказываюсь
Содержание: Все подвиги свершаются во имя Короля
От автора: Автор плакал горючими слезами,когда писал сию работу.
читать дальшеЯ, молодой и юный, вдохнул чистый ветер равнин, поймав блики солнечного янтаря с двумя отрывками неба, и поднял меч, – мир дрогнул всем своим естеством, на миг, пугаясь моей силы и власти, опуская забрало в ответ.
Посеребренное лезвие его готово было разрезать небосвод, стряхивая кудрявую пену облаков на нефритовые поля королевства. Сонм богов воспрянул, отряхнувшись от сытного и ленивого сна, только рассыпав по небесной тверди сладкую амброзию, закат после первого выигранного боя блаженный и приторный, да окропив землю горькими винными струями, кровью павших в бою и безвинных матерей и детей. Им чужды стали пиршества и неугомонное веселье, ведь там, внизу, мы, поднимающие знамена и трубящие в рога, готовые сеять горе и страдания. Вечная скука противилась им, направляли они орудия наши и армии друг на друга, потешаясь своими играми – люди-шахматы, они – игроки.
Так было предначертано.
Господь закрывал глаза на бесчинство своих детей. И не все равно.
Несокрушимая армия, коей повелевал я, мой единый верный клинок, мои острые смертоносные когти, вспарывающие нити границ царств, примяли багровыми следами и возницами с пленными немало малахитовый травы, вознося бездушные жертвы язычным богам, омываясь грозой и снежной бурей. Алое с золотом знамя развевалось над головами поверженных – блик моей гордости и чести, кричащий в небо, тем богам, слагающий обо мне то ли быль, то ли легенду, то ли сказ.
Много мне не надо было, не нужно.
Ринулся в брань с головою, не боясь исчезнуть под разящим Аресом. Горел негой огонь сражений во мне, дурманя голову выигрышами, стал светом ли: не сомневался я в этом.
Это была война.
Замок из светлого камня, Король, чьи седины и старость вкупе с маломощностью не отпускали прочь от дочерей и народа, должны отдаляться, оставаться за спиной, пока верные рыцари отдают собственные сердца им на хранение, надевая бездушные латы и чувствуя прохладный, гнилой суховей от деревянных безымянных крестов и стонов умирающих.
Мое сердце добровольно отдалось златоволосой принцессе, сопротивляющейся и роняющей слезы, невдомек, что сражаюсь ради неё. Дивное создание, сотканное из солнечного света и наивных сказок, теряющаяся в словах – от волнения маленькая тиара соскальзывала со светлых волос, ловил хрупкие слова и корону. Бежала по моим следам, слившись с безликой толпой народа, протягивая руки – воинственный клич заглушил мольбы и плачь, напутствующий рык Старого Льва не дал обернуться. Он говорил, заставляя расправить плечи, впредь моей участи, и уверено сжимать узду коня, ему вторил народ, словно прайд, словно стадо, верные крикам и не отпрянувшие от вздымающейся пыли дороги, что поднималась из-под монотонно стучащих копыт коней. А те две дочери пустыми глазами провожали гарцующих коней и яростно блестевшую золотую кольчугу воинов, как корона Короля, как волосы Его коронованной дочери, как рукоять моего меча.
Четвёртая дочь лежала в королевском склепе, та, чье тело и душу я не смог защитить. Та, от которой я бежал - вина терзала, торжествовала над моим уже измученным разумом.
Это мое спасение - война.
Не горемычная богиня любви вышивала мою судьбу шелковыми нитями, переплетая её с шафранными созвездиями любимой принцессы и случайными созвездиями юных фрейлин, а сама Паллада стежок за стежком медным благородным пламенем выжигала на мне оскаленную пасть и снопы искр от походных костров. Заранее зная, что мне так и предписано – рыцарь, не более.
Со мною – вера Короля и Её, меч и флаг, сама Паллада и Арес, два бога примирившиеся и творящие мою жизнь.
Горечь, тающая во рту несказанными словами, окупалась в сражениях и победах, превращаясь в понимание и преданность, как, не знаю. От всей земли тянулся терзающий запах полыни и искореженного металла, вверх, к переплетению желтоватых облаков и полинявшего неба. Там прятались боги, равнодушием и беспристрастностью даря стылые победные рассветы с мороком тумана и тяжелого сна усталости. Истоптав чужестранный ковыль, захватив новые леса и реки, города и крепости - домой тянуло, пусть и долгим должен быть обратный путь, но он свят и надежен. Мир со сломанным хребтом лежал у ног наших, но что-то заставляло гнать Короля вперёд непобедимую армию, вперёд и только вперёд, отдаляясь от родной земли. Жалилась над нами богиня удачи – мы просто шли, натыкаясь на брошенные сожжённые деревни, пепелища городов и случайных странников. Все бежали от нас, обезумевших, отупевших под гнетом верности приказам Короля. Поток гонцов, юных восторженных мальчишек, иссякал, как и мы, душою и умом.
Помолимся за Короля, за Любимую, за Мать, за Победу.
Что было и что оставалось – дорога вперёд.
Со мною есть ненависть, непонятная, накатывающая на сознание штормом, заставляя ненавидеть тех, в кого верил и на кого надеялся. Она сжимает в тисках сновидений, выуживая из памяти расплывшиеся образы и нестерпимый блеск, или золотой кольчуги, или …
Пальцами, огрубевшими, хотелось вновь поправить сползающую тиару и оглянуться в повторяющемся кошмаре, не внимая раскатистому голосу Короля и народа. Я кричал, кричал, кричал, срываясь на хриплое дыхание, убегая от мраморного королевского склепа во снах.
Я стал искать, кого ненавидеть всем своим благородным рыцарским сердце, возведя в ранг злейшего врага, того, кто примет мою ненависть взаимно. Что делала принцесса с моим сердцем – сражался во имя Её, а не Короля, не находил кого ненавидеть и принимал зависть оруженосцев, ставя их рыцарям немые кресты в алеющих маковых полях, напитавшимися трупами и кровавыми побоищами.
И сейчас, вонзая в сырую напоившуюся дождевой влагой землю очередной двуручник, выискивал ненавидимого заранее, скользя взглядом по потемневшей кольчуге и доспехам, теряясь в усталых лицах воинов, руки которых не грели самые пунцовеющие костры, вслушиваясь в негромкий говор и заунывный вой песен.
Не забывают их семьи. У утративших память ярка и свежа, точно майский день. Возможно, видят в пляшущем огне костра невест, жен, детей или отцов с матерями. Было у них всех некие важные, оставившие свои отпечатки на сердцах, как и у меня, развязаны руки от всяк уз.
Отошедши к окраине лагеря, я принялся с остервенением точить меч, пытаясь в этом осторожном деле забыться от всех тревог.
Брусок скользил по старым и новым зазубринам, сглаживая их, скрежетал о затупившиеся грани – прищурившись, рассматривал истощенное битвами стальное орудие свое. Тусклый блеск лезвия отражал мои рыжие не стриженые лохмы, вбирая в себя яркий цвет, что был, а потом исчез. Чем-то неуловимым мы похожи: выкован он, когда я уходил в этот поход, молодой по возрасту, но постаревший под тяжестью сечь, испещренный мелкими зазубринами, подпорченный вражескими алебардами и клинками.
Возможно, меч хотел, чтобы его вложили в ножны – раз и навсегда, перенасытившись неистовых сражений, исступленного противостояния, умоляющих жалких взглядов недругов. Так и я уже свыкся, будто приросшими к моей плоти доспехами, к душе убийствами, к разуму воспоминаниями.
- Дай-ка сюда, - хриплый незнакомый голос вырвал меня из задумчивости, так же как и чужие руки меч. Несколько секунд рассматривая пустоту в ладонях, вскинул разозленный взгляд на сказавшего.
Да, как посмел?!?
Недовольство и гнев неуважения затуманили разум, я поднялся, сжимая кулаки, и кинулся на наглеца, уверенный в своей победе, замахиваясь для сокрушающего удара. Расчет был прост, с первого удара повалить его на землю, выбить из загребущих рук меч и съездить пару раз сапогами по ребрам.
Я устремился на него.
Сейчас, в этот миг, секунду…
Резкий толчок в живот, залом правой руки и неожиданный удар в лицо – упал на землю, зажимая сломанный кровоточащий нос, душа в себе ярость и злобу. Перед глазами всё поплыло, затошнило, из носа, не переставая, текла кровь, а стойкое сознание ловило лицо победившего.
Это кто ещё победил, собачий сын.
Грубое лицо, будто высеченное из гранита, со странными железными штуками на вдоль всей длины носа, на бровях и в ушах, высокий лоб и жесткие, обтянутые смуглой кожицей, скулы – чужеземец, наверняка. Несколько старых шрамов на лике, сильные руки в ожогах. Смоляные волосы были неподобающей мужчине длины, даром не стоит обращать внимание на свои, испачканные в грязной пыльной земле. Темный просторный плащ, охотничьи сапоги, длинные ножны на бедре – точно чужеземец.
Мужчина с неподдельным интересом разглядывал мой меч, бормоча какие-то неразборчивые слова под нос, взвешивая то в одной руке, то в другой, находя для себя удобный центр тяжести. Попробовав сделать несколько уколов в воздух, весьма неудачных, чему я ядовито улыбнулся, поднявшись и утирая мешковиной лицо.
Он заметил мою усмешку и, весьма изящно взмахнув оружием, начал пробовать резкие рубящие удары, сжимая рукоять меча двумя руками. Словно танцуя дикий танец, лишенный грациозности и легкости, даже лучше завораживающий отточенностью действий, мужчина рассекал воздух аккуратными, точными отработанными ударами, слегка смещая корпус, ничуть не запутываясь в полах своего длинного плаща. Серые ножны, будто живые, били его по всему бедру, стараясь сбить с темпа. Я смотрел и забывал недавнюю стычку, следя за каждым движением, пытаясь почерпнуть, рассмотреть его получше.
Остановившись прямо передо мной, он кинул небрежно меч мне, встряхнув неодобрительно головой:
- Ты как меч выбирал, малец? Тяжёлый не означает прочный или более мощный, наоборот, он у тебя из дерьмового металла, судя по частым зазубринам. Халтурил кузнец изрядно. Рукоять отделана золотом – тоже не годится, лучше кожей или просто железом, не так вычурно, безусловно, надежно.
- Какой дали, такой и взял, – я раздраженно мотнул головой, удерживая меч за гарду, оценивая, как он стоит. Довольно-таки близко, значит или подсечка, или рукояткой в подбородок – отобьётся всякое желание говорить.
- Не брал бы. Знал я одного бойца, сражавшегося с похожим клинком. Хороший, отменный, из этих королевских. Натасканный, и в рукопашном бою неплох, - он провел ладонью по розоватому шраму на щеке, - да, в мечах не разбирался. Его и порубали в северных лесах разбойники, пополам этот меч сломался.
- Именем Коро…
- В плен, что ль, брать собрался?
- Назовите свое имя, - закончил я, поймав его расслабленный, но цепкий взгляд алых глаз. Может колдун? Этих чертей немало развелось в последнее время, невесть, сколько их сжигали на главной площади.
- Гаджел. Гаджел Редфокс. Кузнец я, а не ведьмарь лихой. Магия – штука опасная, для умников-слабаков только нужная. Да я погляжу, у вас тут опять бой начнется, смотри-ка, - Гаджел указал на собирающуюся стаю ворон, - падальщики уж прилетели. Всех не закопаешь, сжигать придется, а уж, если лес тронете…
- Может ты все-таки колдун? Знаки читаешь свои, - зубы заговаривал, видно, кузнец этот. Но не давало мне покоя его умение с мечами, уж так кузнецы не умеют, только, если он не из бывших наемников, да и сломал мою защиту в рукопашную.
Непростой человек.
Будто дикий зверь, осматривающий свои владения и наткнувшийся на нас. Неодобрительно рыкнул – позволил остаться, что мы ему сможем сделать? Он был один против меня. Я – это они, лагерь за спиною, замок из светлого камня, не имеющий ничего кроме чести и долга. Таких людей любит судьба представлять потерянным, как я , вдохнув в них испытание особое, не подвиг во имя жизни и мира, а подвиг во имя себя.
Мой новоявленный собеседник смачно чихнул в рукав, утер нос, и, осклабившись, серьезно заговорил:
- У меня около леса кузница с домом, пойдем, отточу тебе меч, лучше только будет. Не задаром, правда, рыцарьшка.
Я с шумом втянул воздух, наполненный дымом от костров и жарящейся оленины, и, прихватив на всякий случай, шлем, кивнул, ничуть не злясь на его колкую манеру общения. Зачем – мой отец работал кузнецом, они в мечах лучше разбираются, Господь храни их. До сих пор помню красное зарево, громыхающие удары молотов и невыносимый жар. Нет такого человека, который использовал работу кузнеца в грязных разбойничьих целях – тяжела и нелегка она, чтобы порочить её.
Или я ищу отговорки?
Подозвав к себе одного из оруженосцев, я приказал временно отдать командование Скорпио, Дай Бог, неплохо разбирается в тактике, а Креви тревожить не хотелось. Раненый в прошлом бою стрелою в спину, отлеживался в одной из палаток, метался в бреду, моля отрезать ему все волосы, пытался сам – меч выскальзывал из ослабевших рук.
Проводив бряцающего великой ему кольчугой оруженосца, я бросил последний взгляд на мой лагерь, состоящий из нескольких палаток и телег, плотно примыкающих друг к другу. Лес был вблизи, все равно мы расположились на открытой местности, если нападение лучников, то туго придется. Лошади паслись неподалеку, иногда припадая к земле всем телом, или бегали рысью – спасались от мошкары, тут же подбегая к людям, ржа и распахивая в жажде розовые с пеной слюны пасти. Всё так же гасли в воздухе песни стоящих на страже, тих храп спящих воинов, расположившихся прямо на земле и подложивших под голову седло или свернутый ненужный мешок.
Привычно. Серо. Скучно.
Постоянная тревога, напряжение до раздражения, дым костров, ластящийся по желтоватой траве, многоцветье неба.
Может это и есть другое «зачем»?
Зачем я пошел за ним? Может, мне захотелось ненадолго чего-то другого, кроме знакомых лиц и звяканья стали? Пусть меня заманят в ловушку – я докажу, что ещё есть порыв, что я не изменился, что есть окромя этого проклятого похода. Пусть меня ненадолго отпустят оковы долга – я хочу сбежать на время, супротив Королю, надеясь не исчезнуть.
Только я собрался окликнуть Гаджела, тот уходил в сторону леса, и мне ничего не оставалось, как догонять его.
***
Знакомый жар кузницы лизнул по лицу сухим раскаленным воздухом, послышался мерный перестук молота и шипение остывающего в бочке с холодной водой металла.
Маленькая кузница, освещаемая пламенем из печей, была вся гари и саже. Снаружи и внутри все было в копоти. В самом дальнем, правом углу находились печи с мехами, неподалеку установка для литья и уголь с деревянной лопатой, немного правее наковальня, а левом углу стояли ящики с инструментами и изделиями на переплавку. Чернеющая в плохо освещенной комнате тень, поднимающая огромный молот и опускающая с большой силой на непонятный кусок металла, не обращала внимания на нас застывших на пороге.
Сам дом я не заметил, увидев закопченную кузницу – унесся в детство, в себя, пытаясь разглядеть в ней знакомую обитель отца, наивно и глупо.
- Гале, ты зачем полезла в мою мастерскую? – неожиданно взрыкнул кузнец, нахмурив брови, отчего его лицо прорезали уродливые морщины, и оно стало похожим на печное яблоко. Рыжеватые отсветы от печи меняли его лицо, точно он надевал одну маску за другой, не изменялись лишь глаза, сердитые и обеспокоенные.
Обеспокоенные?
- Я хочу себе доспехи. А ты не куешь. Знаешь, как сапожник без сапог, - чистый звонкий голосок ударил по моему слуху, привыкшему к взрослым кричащим голосам, нежной нотой ребенка. – Не хочешь учить, сама научусь!
Тонкая фигурка заметалась по кузнице, дребезжа инструментами и деталями, гася печь, подметая излишки угля, иногда мне чудились всполохи лазурных прядей и силуэт дитя, но разве может детская рука поднять многопудовый кузнецкий молот? Я ещё раз взглянул на Гаджеля, тот, полыхающими рубиновыми глазами взирал на убирающуюся ученицу или дочь, выжидательно скрестив руки на груди.
- Подождите на улице, я умоюсь и переоденусь, - меня оцепеневшего грубо выпихнули из жаркого помещения, протащив за шиворот несколько шагов.
Глоток чистого воздуха вскружил голову слабостью. Отдышавшись, я огляделся: высились охровые стволы сосен, уходя вглубь непроходимой чащобы, рядом с кузницей стоял небольшой светлый домик, куда уже утопал кузнец. Аромат свежести, доносившийся от соснового бора, очищал разум от лишних мыслей, легкий ветерок окутывал прохладой и приносил приятный щебет птиц, нежившихся на изумрудных верхушках сосен под неярким, но теплым солнцем.
Поудобнее перехватив шлем, я застыл, впитывая, пропуская через себя это неожиданное спокойствие, желая раствориться в трепетной безмятежности, давно покинувшей меня. Прикрыв усталые глаза, я рисовал перед собою знакомые черты златоволосой принцессы, мягкие линии светлых локон, очерк слегка пухлых розовых губ, смеющийся карий взгляд…
- Дайте-ка сюда, - опять меня вырвали из моих томных грёз, заодно забрав мой шлем.
- Это у вас с Гаджелем общее? – я повернулся к обладательнице звонкого голоса. Девчушка десяти лет вертела в руках мой шлем, стуча по забралу, по всему металлическому корпусу, проверяла крепления с неугомонным любопытством, присущим детям, заметным в её резких неженственных движениях. Голубые волосы заплетены две маленькие косички, сверкали пытливые алые глазёнки, восторженно рассматривающие шлем. Я бы дал ей сначала лет пять – она имела крошечный рост, лишь серьезный поучительный голосок заставлял задумываться о возрасте.
Не отвечая, Гале посмотрела на мои ножны и осторожно спросила:
- Можно? – я сразу вытащил меч, блеснувший на солнце, подавая аккуратно его ей. Она, вытерев руки о свое зелёное платье, алчно протянула ладони. Дотронувшись до зазубрин на лезвии, девочка недовольно поморщилась. Я уже знал, что она скажет.
- А меч у вас из дерьм…
-Гале, где тебя носит?!? Я есть хочу, - донеслось со стороны дома. Мы оба вздрогнули.
- Да иду я, иду! – она зазвенела струнами своего голоса в ответ, побежав на зов, но, обернувшись, бросила колко, удивленно, - И чем вы понравились отцу?
Её тонкий стан исчез в доме, как до меня только дошло.
Господи, я, кажется, знаю, что стоит ненавидеть всеми фибрами души. Это случайные, но правильные и сеющие смуту вопросы. Они вызывают шквал всего в человеческой душе, сметая все барьеры, строящиеся подсознательно от собственного отчаяния.
Вопросы.
Коих у меня было великое множество к Королю, невысказанных, коих было великое множество у народа, направляемого в эйфории победной войны Королем, теперь наверняка вопрошающий люд боялся спросить, бросить такой хотя бы один вопрос. Ведь разом рушилась утопия, за скорлупой которой пряталось незаметное тиранство. Вспоминались полузабытая история, бунты, резня, убийство наследников. Они всплывали, терзалась совесть, и открывалась на одно мгновение вся картина.
Они жили во мне, сковывая прошлым и настоящим, но никак не будущем. Кем я буду после войны? Кем я стану через десять лет? Через тридцать лет? Рыцарь, стоящий позади трона, держа наготове меч. Тот же бедный сын кузнеца, погибшего от руки случайного вора, со сгоревшей кузницей, непомнящий ни имени, ни себя и отца от страха. Чужие руки подарили знания, научили сражаться, а я в ответ – ничего, никто, незачем.
Такие вопросы ненавижу не только я. Их ненавидят все. Ненавидят отвечать и слышать. А есть ли те, кто ненавидит задавать эти вопросы?
Бояться – это не ненавидеть.
Не заметив, как зашел в дом в своих раздумьях, я прошел к столу и вежливо спросил, можно ли присоединиться к общей трапезе. Оба, отец и дочь, мотнули головами неопределенное «да» и продолжили поедать похлебку.
Уминая похлебку, я незаметно поглядывал на них. Гела ела быстро-быстро, практически не жуя, иногда даваясь и громко надрывно кашляя. Бледный детский лобик морщился, словно она решала головоломку или ломала голову над очередным бытовым дельцем. Просторное, длинное, темно-зелёное платье смялось, от чего казалось, что девочка облачена в бесформенный мешок. А рядом с нею на столе лежал мой шлем, на любовно подложенной тряпице.
Отец её ел медленно, не торопясь, похлопывая кашляющую дочь по спине. Походный плащ повешен, я мог разглядеть все его зажитые рваные раны и ожоги, встречающиеся даже на пальцах его дочери. Солнечный свет проникал в дом через несколько окон, с деревянными ставнями, открытыми настежь, серебрил мой шлем, непонятные металлические штуки на Гаджеле и бледность Гале.
Может, оба морок и мираж?
- Отдохни, пока я займусь твоим мечом, - заговорил Гаджел, кивнув на принесенный дочерью клинок, принимая от девчушки чашу с водою. Встав из стола, он зашел в другую комнату, перечисляя, что надобно сделать бы. – Много работы предстоит, малец. В твоем распоряжении скамья и эта овчина. И умойся, бочка с дождевой водою позади дома.
Гале вскинулась, опираясь на край стола.
- Папа, я…
- Поможешь мне.
- Зачем ты привел его сюда? - немного злой и насмешливый голосок Гале больно ударил сим вопросом по мне. Действительно - ненавистное зачем.
- Глупый вопрос. - Гаджел стоял в проеме двери, сжимая гарду моего меча. Хлопнула дверь, и повалился я на скамью, забываясь сытым блаженным сном, ловя засыпающим сознанием ответ.
– Потому что он Король.
***
Я спал без сновидений.
Изредка просыпался, вырвавшись из засасывающей пасти сна - бессильный и опустошенный. Мне слышались цокот копыт, звон мечей, сплетающийся с ревом раненных и приказами Короля. Словно наяву чудились проклятые языческие боги древних миров, шептали свои молитвы и просьбы.
Я хотел, чтобы ком горьких слёз, застрявший из прошлого, вышел из моих глазниц священным дождем.
Иначе, задохнусь его тяжестью и горечью.
Иначе, я сомкну на вечность свои веки, так и не выйдя из-за трона Короля.
Бесцветные сны давили на виски потными ладонями, от которых несло ладаном и мирной. Возможно, так пахла овчина, моя душа, моя свобода.
И где она была, эта свобода? В узнице, построенной мною же? В клетке грудной клетке, где до сих пор прячется тот, ревущий мальчишка, я из детства, слезами разъедающий?
- ГДЕ?!? - я крикнул, вскочив резко, отряхнув остатки мучающего сна.
Через открытые ставни смотрело полотно ночного неба вкупе с незаметными на нем грозовыми облаками, размытыми по тусклому блеску звезд и луны. Бросившись к столу, я увидел, что шлема не было. Как и самих хозяев.
На ходу потирая стянутые сонной пеленой глаза, я вышел из дома и устремился к кузнице.
Что-то мялось в душе, забиваясь в самые темные её уголки, смущало меня, поныне омертвевшего и бесстрашного от этого.
Небо прошили янтарные нити молний, расчерчивая себе границы громом ветром. Трепетали перед бурей сосны, раскачиваясь из стороны в сторону, пытаясь преклонить свои стволы перед бешеной стихией. Красным заревом пылала кузница, маня к себе глухим стуком и звоном.
Я ворвался - волна пыла и жара накрыла с головою, а позади меня, на небосводе захохотала гроза, обрушивая ливень на почерневшую от кровавых сеч землю.
- Дверь закрой - тепло! - запищала Гале, вся измазанная в саже, старательной раздувая меха. Печь пылала рыжим пламенем - кузнец вновь бросил в неё добрую порцию дров и вернулся к наковальне, загромыхав молотом.
Мне не хотелось спрашивать, где шлем и меч, последний уже остужался в бочке, а первый...
Гаджел ковал корону.
Стенало непослушное серебро, загибаясь под тяжёлыми ударами Редфокса. Оно сопротивлялось воле чудака, но принимало нехитрый узор и сапфир в себя. Оно внимала двум горящим углям его глаз, читая в них предзнаменование мне, мою судьбу, мои вопросы. Снова и снова сминаясь в необычную форму, покоряла мою душу.
Я хотел ощутить давящее серебро короны на голове.
Я хотел править не мечом, а словом.
Я хотел – и этим всё сказано, быль сложена и несется за холодные моря седого океана.
Зачем? Зачем? Зачем?
Я только бросился к Гаджелю, как почувствовал маленькую детскую руку, цепляющуюся за мою скользкими потными пальчиками.
Кузница затряслась от очередного раската грома, и дождь с новой силой обрушился на крышу. Он оглашал лес своей стонущей песню, расшитой алебастровой луной в вышине. Здесь стало слишком жарко, всё плыло перед глазами и тело просилось под прохладные струи ливня.
- Ты боишься. Ты трус.
Девочка говорила спокойно. Сажа на щеках и носике, растрепанные косички, по-детски округлое лицо – праведница.
- Ты страшишься правды, которую знаешь. Ты не можешь признать себя. Зачем ты вообще выбрал эту стезю? Если достоин большего. Если и это ты хранишь в себе. Зачем?
Она смотрела на меня строгим огненным взглядом с вопросами, которые я ненавидел, на которые никто не мог дать ответ.
А я мог.
Это рвалось из груди вымученными вздохами. Правда, жгучая, сжала в своих колючих пальцах. Разорвала легкие и горло – я дышал прерывисто, свободно.
И плакал. Чувствовал, как солёная влага скользит по искусанным губам, по щекам, растворенный ком слез, чуть не задушивший. Плач становился свободой, тишину узницы рвал торжествующий гром за дверью – была ли она уже? Сполз обессиленно на земляной пол, давясь постыдными всхлипами, но чувствуя легкость и их силу.
Силу Гаджеля и маленькой Гале.
Их сила заключена в правде и признании. Больно и страшно – таковы отец и дочь, сейчас склоняющиеся надо мною. Мое сердце у них. Не у златоволосой принцессы, у них очистилось жесткими ударами молотов, адским пламенем и ненавистными вопросами.
- Трон твой. Только не беги, а я буду за тебя молиться. – они отвечали оба мне, Гаджел поднимая рывком, размывающийся туманом слез, и Гале, надевающая корону и вручающая меч, уходя, как и отец в молочную даль.
Гроза захлестнула всё громом и ливнем, закрутив, завертев, понеслась вокруг меня песнь феникса. Сгорел я дотла от слов их, от искр костров, от скрежета металла и вздохов мехов, от себя же, рассыпавшись старым серым пеплом по ветру. Кликал я неведомых праведников в мареве тумана, сплошной стене дождя – исчезло всё: кузница, дом, лес, я.
Таяло, вновь замерзало и крошилось, опускаясь первым снегом.
Новый долг возложен на меня.
Паллада закончила тяжёлый труд свой, обратив свой взгляд к шафрановым созвездиям и мраморным склепам.
Я последний раз воззвал их и рухнул в небытие, с открытой душой и истинным сердцем.
Я, постаревший и угнетенный долгими годами жизни, вдохнул аромат лилий и роз – моя златоволосая королева забылась долгим сном, морщинистой мягкой рукой сжимая крошечную тиару. Мир дышал мне в спину, покоренный и признавший меня. Всё жило, все повторялось: войны, празднества, болезни, гулянья. А я правил, словом и мечом.
Во имя Короля.
Во имя себя.
@темы: Работы, Апрельский фестиваль: Локи
