Название: Покажи мне...
Автор: ***
Бета: нет.
Фендом: Fairy Tail.
Тип: гет.
Жанр: психология, драма.
Персонажи: Фрид/Мираджейн, упоминается Вакх/Мираджейн, ОЖП и ОМП.
Рейтинг: PG-13.
Размер: мини.
Предупреждения: присутствуют намеки на пытки, но все довольно няшненько - без крови.
Статус: закончен
Дисклеймер: Хиро Машима
Содержание: У Мираджейн одна на все случаи жизни обманчиво-ласковая улыбка. А еще - парочка мрачных тайн за плечами.
От автора: Родителей Мираджейн (которые, исходя из результатов лотереи, должны были стать главными героями) в фике ничтожно мало, но все же гораздо больше, чем в манге, согласитесь.
читать дальше
– Покажи мне, как работают твои руны, – Мираджейн смотрит на него искоса, откидывая настойчиво лезущую в глаза челку. По ее губам блуждает загадочная улыбка. Длинные тонкие пальцы с розовыми овалами ногтей задумчиво теребят резинку для волос – сегодня вечером та не используется по назначению – и Фрид забывает сделать вдох. В его кармане болтается аккуратная серебряная заколка с цветочным орнаментом – элегантная замена для простой черной ленты – но придумывать подходящий для подарка повод уже не хочется: так ей гораздо лучше.
– Что? Ах, да. Руны. Видишь ли… – слова льются с размеренностью метронома. Он гордится своей выдержкой: тело бросает в пот, руки дрожат и тянутся ослабить узел галстука, но голос остается ровным и спокойным. Кончик ножен чертит на полу непонятные большинству символы – она сможет выйти из нарисованного вокруг нее круга, только спев любую из своих баллад. Внести несколько исправлений – и светящаяся надпись отберет у нее наполняющий легкие кислород. Вместе с жизнью. Мысль кажется кощунственной, но возникает сама собой.
Мираджейн вежливо кивает головой, слушая многословные объяснения. Он не знает, понимает ли она хоть что-нибудь из его рассуждений: эту истину никак не удается прочесть в голубых колодцах глаз. Должно быть, именно для этого она и спрятала их за завесой серебристых прядей, бросив резинку на стол.
Каждый вечер – вынужденные ночевки у костра во время заданий не в счет – он рассказывает ей одно и то же. Каждый вечер она снова повторяет свой вопрос, может быть, не интересуясь ответом вовсе. Может быть, Бикслоу как всегда прав, и озвученная Фридом информация значит для нее гораздо меньше самой возможности сидеть напротив него, поправляя подол сползающего с колена платья.
Она попросту не умеет хитрить и придумывать поводы. Это ему в ней нравится.
Тени прячутся в углах опустевшего зала. Мираджейн сидит, облокотившись на барную стойку – Фрид с замиранием сердца следит за каждым ее движением. Подрагивающие огоньки восковых свечей выстраиваются в линию на полированном дереве столешницы. Один из них почти касается ее обнаженного плеча. Того и гляди – обожжется.
– Еще чаю? – произносит нараспев, отодвигаясь от крошечного язычка пламени – теперь она на несколько сантиметров ближе к нему самому. Фрид облизывает пересохшие губы и переводит взгляд на стоящую перед ним фарфоровую чашку – плещущегося на донышке напитка хватит всего на пару глотков.
В комнате жарко. Из широко распахнутой форточки веет ночной сыростью – но, словно в лихорадке, он совсем не чувствует сквозняка. Раскаленный воздух, пахнущий клевером и медом, царапает горло – он все равно кивает, беспомощно разводя руками:
– Если тебе не сложно.
Уголки ее губ, нетронутые помадой, укоризненно опускаются: невелик труд. Пальцы принимаются порхать над расставленными вперемешку с вереницей свечей жестяными баночками, подхватывая по щепотке насыпанных туда трав, чтобы затем бросить их в кипяток. Она никогда не добавляет сахар: чай и без того выходит приторно-сладким. Ни у кого другого он не встречал такого рецепта.
Фрид украдкой вытирает выступившую испарину и стыдливо отводит глаза: лямка лилового шелкового платья, соскользнув, падает с плеча – увлеченная работой Мираджейн этого не замечает.
От поднимающегося пара кружится голова, глупое сердце бешено колотится о клетку ребер – он бы не удивился, обнаружив в венах вместо крови расплавленный свинец. Фрид делает глоток из протянутой чашки, но от этого становится только хуже.
В доме пахло свежескошенной травой. Запах распространяли развешенные вдоль стен пучки листьев неизвестных растений, пересыпанные редкими вкраплениями стеблей и соцветий. Мира презрительно морщилась каждый раз, как они попадались ей на глаза: некоторые дурманили разум, другие отнимали у магов волшебную силу, третьи погружали в сон, четвертые были смертельно ядовиты. Выращивать было запрещено все без исключения.
Мать – высокая худая женщина в ярком бирюзовом платье – склонилась над рабочим столом, игнорируя присутствие старшей дочери. В стоящей перед ней ступке старательно подобранные ингредиенты стремительно превращались в однородный состав цвета серого каминного пепла – что станет с человеком, который его выпьет, Мира не знала. По лицу матери этого угадать было нельзя: с него никогда не сходила довольная улыбка, одна-единственная на все случаи жизни.
Иногда она резко оборачивалась, окидывая подозрительным взглядом густую тень коридора. Словно боялась, что кто-то из детей – не умеющая притворяться или скрывать недовольство старшая дочь – увидит, чем она тут занимается, и перестанет верить в фальшивые улыбки и рассказываемые по вечерам сказки. А то и вовсе, опрокинет ложку-другую первой попавшейся смеси в чашку кофе. Или расскажет кому-нибудь в городе. Впрочем, они ни с кем не общались.
Мира отступала за выступ стены, садясь на прячущийся за ним ветхий, поскрипывающий подоконник. Узкое давно не мытое оконце выходило во внутренний двор. На пороге нетерпеливо переминалась с ноги на ногу очередная клиентка, кутаясь в тяжелые блестящие меха – до чего же жарко той должно было быть: теплое мартовское солнце давно растопило выпавший снег. Мира раздраженно щурилась, с трудом подавляя желание крикнуть той что-нибудь презрительное и обидное: заканчивались подобные визиты совершенно одинаково. Из десятка посетителей, страдающих бессонницей или не могущих смотреть на старую, но состоятельную супругу без возбуждающих средств, обязательно находилась пара-тройка ищущих чужую смерть, запакованную в ровные бумажные конвертики без подписей или опознавательных знаков. И они совершенно не умели держать язык за зубами.
За последние полгода Штраусы переезжали трижды. Вскакивали среди ночи, в страшной спешке собирали вещи, бросая половину, чтобы исчезнуть до рассвета, одновременно с которым являлись и рыцари рун. Эльфман с Лисанной плакали, испуганно прижимаясь к старшей сестре. Мира рассеянно гладила их по голове, с ненавистью глядя в глаза матери.
«Мы больше никуда не поедем», – безмолвно сообщала ее фигура, нескладная, как у любого подростка.
«Больше не понадобится. Обещаю».
Мираджейн осторожно опускает подаренные цветы в воду, задумчиво поглаживая гладкие стебли подушечками пальцев. На ее щеках горит лихорадочный румянец, кажущийся невыносимо ярким на фоне бирюзового шелкового платья и белоснежных лилий, удерживаемых узким горлышком вазы. Листовка с выполненным заданием лежит на барной стойке – Мираджейн впервые не интересуют подробности и детали, она молчит, напряженно прикусив нижнюю губу и избегая смотреть ему в глаза.
Фрида грызет беспокойство.
– Что-то случилось?
Она не слышит.
– Покажи мне руны, причиняющие боль, – произносит странным, лишенным интонации голосом. В этом году удивительно снежная зима и неожиданно теплый март – стучащая по подоконнику капель звучит громче слов. – Покажи.
Она замирает в ожидании ответа, гордо вздернув подбородок и неестественно выпрямив спину. Гуляющий по залу сквозняк лениво перебирает рассыпавшиеся по плечам серебристые пряди – она не замечает ничего вокруг себя, продолжая осторожно поглаживать хрупкие, почти лишенные запаха лепестки.
Ей важно, что он ответит.
– Откуда такой странный интерес? – Фрид вскакивает на ноги. Расшатанный стул – в Фейри тейл других не бывает – натужно скрипит. Этот звук выводит Мираджейн из охватившего ее оцепенения. Губы снова растягиваются в приветливой улыбке – бледное лицо оживает и перестает быть похожим на фарфоровую маску, скрывающую под собой нечто жуткое. – Если хочешь, я могу рассказать, конечно, но…
Она небрежно закидывает ногу на ногу, позволяя легкому шелку свободно струиться вдоль колена, и глядит на него пронзительно наивными голубыми глазами. Тень от длинных ресниц падает на щеку, придавая Мираджейн немного усталый вид.
– Прочла в книге из нашей библиотеки. Ты же знаешь, как меня интересует твоя магия, – вернувшиеся игривые мурлыкающие нотки делают слова похожими на музыку – Фрида охватывает странное желание все ей рассказать, даже то, что ей вовсе незачем знать, если хочет спокойно спать по ночам. Он подавил его не без усилий.
– А можно взглянуть?
Мираджейн с готовностью протягивает ему потрепанный том в обложке из коричневой кожи, предварительно раскрыв его в нужном месте. По плотной пористой бумаге бегут, решительно подчеркнутые ногтем, ровные буквы:
«…идеально подходят, коли маг желает отомстить врагу, причинив ему несметные физические страдания. Для добывания же правды годится не вполне, ибо некоторые все же находят в себе силы переносить муки молча, другие же от боли лишаются дара речи. В случае необходимости выведать истину надпись рекомендуется совмещать с рунами, несущими наслаждение (прим. см. стр. 269), ибо такое сочетание гарантировано развязывает язык даже самым стойким и…».
Фрид чувствует, как краска заливает его лицо и шею. Даже держащие книгу ладони, кажется, покрываются красноватым оттенком стыда. Страницы дрожат – хочется верить, что от ветра – и он не знает, как объяснить ей, что никогда о подобном не задумывался и вовсе не собирается причинять кому-нибудь вред. Все это придумано до него, а он даже никогда – почти никогда – не брался рисовать кончиком шпаги роковую надпись «Боль», не говоря уже о прочем. Только однажды – на теле ее брата – и она теперь не поверит, что он не держит в мыслях ничего дурного.
Он не знает, что ей сказать.
Мираджейн с болезненной внимательностью вглядывается в его лицо.
– Ну, не хочешь говорить – и не надо. Женское любопытство – не такая уж и важная вещь. В другой раз расскажешь, – она смеется и снова принимается поправлять букет, пытаясь отыскать для него идеальное положение с настойчивостью пишущего натюрморты художника.
– Я… никогда бы не стал… ничего подобного, – подобрать слова никак не удается.
Мираджейн резко поднимается и приближается к нему. Фрид совсем не слышит шороха ее шагов: так громко стучит его собственное сердце. Пальцы, слегка желтоватые от цветочной пыльцы, почти невесомо дотрагиваются до его плеча. Она приподнимается на цыпочки и доверительно шепчет, касаясь губами его уха:
– Магия не всегда отражает внутреннюю сущность человека, – прибавив со значением: – Мне ли этого не знать.
Фрид неловко отстраняется. На ее лице расцветает доверчивая улыбка – он думает, что ей тоже ее собственная магия совершенно не подходит и ничуть не мешает оставаться такой же искренней и доброй. Он расслабленно выдыхает и улыбается в ответ.
– Чашечку чая?
По опустевшему по случаю позднего времени залу гильдии разносится запах засушенных трав и меда.
Снилось нечто невразумительное. Грохотали по брусчатке начищенные до блеска сапоги, стучали окованные железом посохи, высекая снопы искр – горожане расступались перед их обладателями, с любопытством глядя им вслед. Те не оглядывались по сторонам, уверенно шагая к намеченной цели. Ветер разгонял скопившийся в низинах туман, окутывая идущих густыми белыми облаками. Пахло сыростью. Людям было все равно.
Кто-то с силой потряс ее за плечо, испуганно крича:
– Мира! Мира, проснись.
Она резко распахнула глаза и села на постели, недоумевающее глядя перед собой. Эльфман плакал, отчаянно всхлипывая и вытирая слезы рукавом рубашки. Его пальцы так и не разжались, продолжая стискивать ее плечо. Сидящая рядом Лисанна шмыгала носом и крепко прижимала к себе игрушечного медведя с оторванным ухом и разноцветными пуговицами глаз.
За окном вместо свинцово-серого неба с узкой розовой полоской рассвета на горизонте переливалась фиолетовая завеса. Каждую минуту по ней с низким раздражающим гудением и ровным потрескиванием пробегали ряды непонятных символов. Дом сотрясался от грохота. Входная дверь проседала под градом ударов.
– Немедленно откройте, – глухо доносилось снаружи: тяжелые дубовые ставни приглушали звук человеческого голоса, делая его неразборчивым.
Мира порывисто обняла брата с сестрой.
– Они только что пришли, – срывающимся шепотом поведала Лисанна, пряча лицо у Миры на груди – холодный шершавый нос плющевой игрушки ткнулся ей в живот. – Мамы нигде нет. Мы везде посмотрели. Даже в кладовке.
На несколько секунд они перестали плакать, восхищенные собственной смелостью: воспоминания о страшной темной кладовке, в которой не было даже самой крошечной светящейся лакримы, зато, по словам матери, жила целая плеяда кровожадных монстров, которые выбирались оттуда, если кто-то начинал капризничать или отказывался есть овощи – Мира каждый раз обещала загнать их обратно, если что – были все еще свежи.
– Мы правда хорошо искали, – Эльфман поторопился подтвердить слова младшей сестры, опасаясь, что старшая им не поверит, и придется снова раз идти по утопающим в сумраке коридорам, наполненным шумом ударов и раздраженными выкриками.
Бросаться на поиски Мира не собиралась: понимала, что все сказанное – правда, и матери они не найдут. Должно быть, в этот раз она слишком поздно узнала о грядущей облаве, чтобы успеть предупредить и их тоже. Или ей попросту надоело таскать с собой лишнюю обузу. Это был действительно последний переезд – она не обманула.
Руки опустились.
Входная дверь треснула и слетела с петель.
Ладони липли к столешнице, покрытой разводами грязи. Стул оказался слишком велик – ноги болтались, не доставая до пола. Окон не было. Несколько чадящих сальных свечей служили единственным в помещении источником света. Сидящий напротив нее дознаватель – худой человек с усталым, осунувшимся лицом и редкими волосами мышиного цвета – рассматривал принесенную с собой кипу бумаг сквозь толстые стекла очков, и Мира мстительно подумала, что так тому и надо.
О чем тот спрашивал ее, она не запомнила. Сначала кричала, плевалась и пыталась выцарапать ему глаза – похожие на жаб в форменных робах типы равнодушно держали ее холодными склизкими лапами – требуя немедленно отпустить брата с сестрой. Потом узнала, что те были еще слишком малы для ареста или допроса – закон предписывал разговаривать с ними только в присутствии родителей – и успокоилась, безразлично развалившись на стуле и равнодушно глядя перед собой. Сумеют ли они отыскать их мать, ей было совершенно безразлично. Как и то, что с той случится в этом случае. Дознаватель ей не верил – это единственное, что явственно читалось в его блеклых равнодушных глазах.
– Итак, вы утверждаете, что не знаете, куда отправилась Эмилия Штраус? – издевательский шепот напоминал ей змеиное шипение. Настолько, что хотелось раздавить ногой горло собеседника из опасений, что тот укусит, впрыскивая в рану смертельный яд. Она знала, что не дотянется.
– Не знаю и знать не хочу. Пускай проваливает, – закравшаяся в голос нешуточная обида поразила саму Миру. Сама же думала, что без нее им будет гораздо лучше, а теперь, выходит, злилась, что не взяла с собой или, хотя бы, не предупредила.
– Либо госпожа Штраус и правда бросила детей на произвол судьбы, либо вы врете. Как бы нам это выяснить? – губы прорезала вежливая улыбка. Дознаватель укоризненно покачал головой – жест вышел удивительно угрожающим.
– Тебе надо, ты и выясняй, – страх подкрался неожиданно. Мира почувствовала, что пальцы нервно подрагивают, и скрестила руки на груди. Сидящий перед ней невзрачный человечек равнодушно пожал плечами.
– Вам сколько лет? – с этим вопросом он склонился над своими бумагами, заполненными мелким почерком. – А, ну да. Что ж, могу и сам.
Его рука потянулась к лежащему на краю стола волшебному маркеру ядовито розового цвета. Мира засмеялась про себя, представляя, как тот раскрашивает скучный протокол яркими разноцветными буквами – захотелось сказать еще что-нибудь резкое и издевательское, чтобы эти слова оказались достойны своего обрамления и вечно смотрели на него с пестро раскрашенных страниц.
Бумаги он торопливо отодвинул в сторону. Маркер вывел надпись прямо на липкой от грязи столешнице. Буквы – символы неизвестного языка, показавшиеся Мире набором бессмысленных закорючек – повисли прямо в воздухе и, провисев там несколько секунд, издевательски медленно подплыли к ней.
Плотная ткань рубашки их не остановила. Там, где они коснулись кожи – на два пальца ниже ключицы – тело обожгло, будто кислотой. Тонкие стальные нити двигались внутри, с неторопливой обстоятельностью отделяя мясо от костей. Мира закричала, пытаясь пошевелить онемевшей рукой. Не удалось: пальцы не чувствовали ничего, кроме сводящей с ума боли.
Маркер стремительно вырисовывал в воздухе все новые и новые знаки. Сознание сжалось до крошечной точки слева под ребрами: только там ничего не болело. Дыхание перехватило. Обожженное криком горло пыталось вытолкнуть наружу какие-то слова, но получалось только сдавленное мычание.
– Значит, так не выходит? Ладно, – фосфоресцирующие буквы погасли. Мира с облегчением выдохнула, бессильно откинувшись на спинку стула. Мокрая от пота одежда липла к разгоряченному телу. Сколько времени прошло, она не имела ни малейшего понятия. Дознаватель снял выпуклые стекла очков, поблескивающие в неровном свете, и устало потер глаза – значит, много. – Попробуем по-другому.
Мира сжалась в комок, ожидая новой порции боли, но следующая надпись чем-то неуловимо отличалась от предыдущей – она забыла, как нужно дышать.
Полная луна без помех заглядывает в широкие окна гостиницы – украшенные золотыми кистями шторы они вчера случайно оборвали – освещая творящийся в номере беспорядок. Пол усеивают осколки десятка разбитых хрустальных бокалов, укрытые сброшенным с кровати цветастым покрывалом. Туфли с высоким круто изогнутым каблуком – дань требованиям современной моды – гордо красуются на подоконнике. Платье не приходится долго искать: оно болтается прямо перед глазами, зацепившись за подлокотник завалившегося набок кресла. Мира осторожно разглаживает появившиеся на подоле неаккуратные складки и мысленно чертыхается: стоило повесить осторожнее. Белья нигде не видно, но это – пустяки. Без него вполне можно обойтись, оставив случайному любовнику в качестве прощального сувенира.
Вакх ворочается в постели и сонно бормочет, махнув рукой в сторону заваленного бутылками стола – где-то среди них лежит связующая лакрима:
– Оставь мне номер, я тебе потом позвоню, – и тут же снова засыпает, уткнувшись носом в подушку. Одеяло сползает на пол, обнажив мускулистую спину, покрытую изогнутыми темными полосами. Под ногтями Миры – багровые полумесяцы. На ее предплечья медленно подсыхает кровь, все еще сочащаяся из глубоких царапин, похожих на знаки неизвестного языка. Несколько часов назад она сама исступленно чертила их на своей коже, ожидая вспышки непереносимой боли или непередаваемого наслаждения. Напрасно. Руны молчали.
Мира отрицательно качает головой и внимательно осматривается, пытаясь отыскать хотя бы относительно чистую чашку, чтобы вылить туда остатки вина, и отчаявшись, делает глубокий глоток прямо из бутылки. Она никогда ни к кому не возвращается: ей ни к кому не хочется возвращаться. Кроме маленькой лишенной окон комнаты в подвале консульства, в которой она провела несколько долгих дней.
– Это ж надо, так вкус испортить, – укоризненно цокает языком и пристально вглядывается в лицо спящего, рассуждая, что в другой жизни он мог бы ей и понравиться: с его опытом и фантазией доставить удовольствие женщине было несложно. Другой, не ей: Мира сравнивает не с бывшими любовниками, а с действием магии – и человек всегда остается в аутсайдерах.
Из номера она выходит на цыпочках. Платье надевает уже в коридоре, рискуя несказанно удивить припозднившихся постояльцев.
На улице прохладно. Ночной ветер ласково обнимает за плечи, заставляя кожу покрываться мурашками. Мира прибавляет шаг, торопясь вернуться к себе, пока брат с сестрой не проснулись.
– Мира? Что ты здесь делаешь? – догоняет ее у перекрестка. Удивление застывает на ее лице, на сей раз совершенно искреннее. Разбитый фонарь качается – Мира оборачивается, радуясь, что никто не сможет разглядеть ее лица.
– Сегодня что-то не спится. Вот и вышла подышать свежим воздухом.
Подошедший со стороны канала Фрид – по всей видимости, только вернулся с задания – осуждающе смотрит на нее и набрасывает ей на плечи свой пиджак: холодно. Да и место для прогулок совершенно не подходящее. Как и время.
Царапины, покрывающие кожу рук, он заметить не успевает.
– Я тебя провожу, – произносит, тяжело вздыхая. Должно быть, устал. Мире хочется захохотать и насмешливо потрепать его по загривку: в защите она нуждается еще меньше, чем он сам. Вместо этого губы выводят:
– Спасибо.
Фрид вежливо кивает и заботливо берет ее под руку. Бледный лунный свет заливает окрестности. Слишком мало для человека. Достаточно для демона, скрывающегося в человеческом теле – Мира видит свое отражение в его матово-черных зрачках: с ее лица не сходит привычная, единственная на все случаи жизни ласковая улыбка.
– Покажи мне свою магию, – доносит до него едва различимый шепот.
Автор: ***
Бета: нет.
Фендом: Fairy Tail.
Тип: гет.
Жанр: психология, драма.
Персонажи: Фрид/Мираджейн, упоминается Вакх/Мираджейн, ОЖП и ОМП.
Рейтинг: PG-13.
Размер: мини.
Предупреждения: присутствуют намеки на пытки, но все довольно няшненько - без крови.
Статус: закончен
Дисклеймер: Хиро Машима
Содержание: У Мираджейн одна на все случаи жизни обманчиво-ласковая улыбка. А еще - парочка мрачных тайн за плечами.
От автора: Родителей Мираджейн (которые, исходя из результатов лотереи, должны были стать главными героями) в фике ничтожно мало, но все же гораздо больше, чем в манге, согласитесь.
читать дальше
***
– Покажи мне, как работают твои руны, – Мираджейн смотрит на него искоса, откидывая настойчиво лезущую в глаза челку. По ее губам блуждает загадочная улыбка. Длинные тонкие пальцы с розовыми овалами ногтей задумчиво теребят резинку для волос – сегодня вечером та не используется по назначению – и Фрид забывает сделать вдох. В его кармане болтается аккуратная серебряная заколка с цветочным орнаментом – элегантная замена для простой черной ленты – но придумывать подходящий для подарка повод уже не хочется: так ей гораздо лучше.
– Что? Ах, да. Руны. Видишь ли… – слова льются с размеренностью метронома. Он гордится своей выдержкой: тело бросает в пот, руки дрожат и тянутся ослабить узел галстука, но голос остается ровным и спокойным. Кончик ножен чертит на полу непонятные большинству символы – она сможет выйти из нарисованного вокруг нее круга, только спев любую из своих баллад. Внести несколько исправлений – и светящаяся надпись отберет у нее наполняющий легкие кислород. Вместе с жизнью. Мысль кажется кощунственной, но возникает сама собой.
Мираджейн вежливо кивает головой, слушая многословные объяснения. Он не знает, понимает ли она хоть что-нибудь из его рассуждений: эту истину никак не удается прочесть в голубых колодцах глаз. Должно быть, именно для этого она и спрятала их за завесой серебристых прядей, бросив резинку на стол.
Каждый вечер – вынужденные ночевки у костра во время заданий не в счет – он рассказывает ей одно и то же. Каждый вечер она снова повторяет свой вопрос, может быть, не интересуясь ответом вовсе. Может быть, Бикслоу как всегда прав, и озвученная Фридом информация значит для нее гораздо меньше самой возможности сидеть напротив него, поправляя подол сползающего с колена платья.
Она попросту не умеет хитрить и придумывать поводы. Это ему в ней нравится.
Тени прячутся в углах опустевшего зала. Мираджейн сидит, облокотившись на барную стойку – Фрид с замиранием сердца следит за каждым ее движением. Подрагивающие огоньки восковых свечей выстраиваются в линию на полированном дереве столешницы. Один из них почти касается ее обнаженного плеча. Того и гляди – обожжется.
– Еще чаю? – произносит нараспев, отодвигаясь от крошечного язычка пламени – теперь она на несколько сантиметров ближе к нему самому. Фрид облизывает пересохшие губы и переводит взгляд на стоящую перед ним фарфоровую чашку – плещущегося на донышке напитка хватит всего на пару глотков.
В комнате жарко. Из широко распахнутой форточки веет ночной сыростью – но, словно в лихорадке, он совсем не чувствует сквозняка. Раскаленный воздух, пахнущий клевером и медом, царапает горло – он все равно кивает, беспомощно разводя руками:
– Если тебе не сложно.
Уголки ее губ, нетронутые помадой, укоризненно опускаются: невелик труд. Пальцы принимаются порхать над расставленными вперемешку с вереницей свечей жестяными баночками, подхватывая по щепотке насыпанных туда трав, чтобы затем бросить их в кипяток. Она никогда не добавляет сахар: чай и без того выходит приторно-сладким. Ни у кого другого он не встречал такого рецепта.
Фрид украдкой вытирает выступившую испарину и стыдливо отводит глаза: лямка лилового шелкового платья, соскользнув, падает с плеча – увлеченная работой Мираджейн этого не замечает.
От поднимающегося пара кружится голова, глупое сердце бешено колотится о клетку ребер – он бы не удивился, обнаружив в венах вместо крови расплавленный свинец. Фрид делает глоток из протянутой чашки, но от этого становится только хуже.
***
В доме пахло свежескошенной травой. Запах распространяли развешенные вдоль стен пучки листьев неизвестных растений, пересыпанные редкими вкраплениями стеблей и соцветий. Мира презрительно морщилась каждый раз, как они попадались ей на глаза: некоторые дурманили разум, другие отнимали у магов волшебную силу, третьи погружали в сон, четвертые были смертельно ядовиты. Выращивать было запрещено все без исключения.
Мать – высокая худая женщина в ярком бирюзовом платье – склонилась над рабочим столом, игнорируя присутствие старшей дочери. В стоящей перед ней ступке старательно подобранные ингредиенты стремительно превращались в однородный состав цвета серого каминного пепла – что станет с человеком, который его выпьет, Мира не знала. По лицу матери этого угадать было нельзя: с него никогда не сходила довольная улыбка, одна-единственная на все случаи жизни.
Иногда она резко оборачивалась, окидывая подозрительным взглядом густую тень коридора. Словно боялась, что кто-то из детей – не умеющая притворяться или скрывать недовольство старшая дочь – увидит, чем она тут занимается, и перестанет верить в фальшивые улыбки и рассказываемые по вечерам сказки. А то и вовсе, опрокинет ложку-другую первой попавшейся смеси в чашку кофе. Или расскажет кому-нибудь в городе. Впрочем, они ни с кем не общались.
Мира отступала за выступ стены, садясь на прячущийся за ним ветхий, поскрипывающий подоконник. Узкое давно не мытое оконце выходило во внутренний двор. На пороге нетерпеливо переминалась с ноги на ногу очередная клиентка, кутаясь в тяжелые блестящие меха – до чего же жарко той должно было быть: теплое мартовское солнце давно растопило выпавший снег. Мира раздраженно щурилась, с трудом подавляя желание крикнуть той что-нибудь презрительное и обидное: заканчивались подобные визиты совершенно одинаково. Из десятка посетителей, страдающих бессонницей или не могущих смотреть на старую, но состоятельную супругу без возбуждающих средств, обязательно находилась пара-тройка ищущих чужую смерть, запакованную в ровные бумажные конвертики без подписей или опознавательных знаков. И они совершенно не умели держать язык за зубами.
За последние полгода Штраусы переезжали трижды. Вскакивали среди ночи, в страшной спешке собирали вещи, бросая половину, чтобы исчезнуть до рассвета, одновременно с которым являлись и рыцари рун. Эльфман с Лисанной плакали, испуганно прижимаясь к старшей сестре. Мира рассеянно гладила их по голове, с ненавистью глядя в глаза матери.
«Мы больше никуда не поедем», – безмолвно сообщала ее фигура, нескладная, как у любого подростка.
«Больше не понадобится. Обещаю».
***
Мираджейн осторожно опускает подаренные цветы в воду, задумчиво поглаживая гладкие стебли подушечками пальцев. На ее щеках горит лихорадочный румянец, кажущийся невыносимо ярким на фоне бирюзового шелкового платья и белоснежных лилий, удерживаемых узким горлышком вазы. Листовка с выполненным заданием лежит на барной стойке – Мираджейн впервые не интересуют подробности и детали, она молчит, напряженно прикусив нижнюю губу и избегая смотреть ему в глаза.
Фрида грызет беспокойство.
– Что-то случилось?
Она не слышит.
– Покажи мне руны, причиняющие боль, – произносит странным, лишенным интонации голосом. В этом году удивительно снежная зима и неожиданно теплый март – стучащая по подоконнику капель звучит громче слов. – Покажи.
Она замирает в ожидании ответа, гордо вздернув подбородок и неестественно выпрямив спину. Гуляющий по залу сквозняк лениво перебирает рассыпавшиеся по плечам серебристые пряди – она не замечает ничего вокруг себя, продолжая осторожно поглаживать хрупкие, почти лишенные запаха лепестки.
Ей важно, что он ответит.
– Откуда такой странный интерес? – Фрид вскакивает на ноги. Расшатанный стул – в Фейри тейл других не бывает – натужно скрипит. Этот звук выводит Мираджейн из охватившего ее оцепенения. Губы снова растягиваются в приветливой улыбке – бледное лицо оживает и перестает быть похожим на фарфоровую маску, скрывающую под собой нечто жуткое. – Если хочешь, я могу рассказать, конечно, но…
Она небрежно закидывает ногу на ногу, позволяя легкому шелку свободно струиться вдоль колена, и глядит на него пронзительно наивными голубыми глазами. Тень от длинных ресниц падает на щеку, придавая Мираджейн немного усталый вид.
– Прочла в книге из нашей библиотеки. Ты же знаешь, как меня интересует твоя магия, – вернувшиеся игривые мурлыкающие нотки делают слова похожими на музыку – Фрида охватывает странное желание все ей рассказать, даже то, что ей вовсе незачем знать, если хочет спокойно спать по ночам. Он подавил его не без усилий.
– А можно взглянуть?
Мираджейн с готовностью протягивает ему потрепанный том в обложке из коричневой кожи, предварительно раскрыв его в нужном месте. По плотной пористой бумаге бегут, решительно подчеркнутые ногтем, ровные буквы:
«…идеально подходят, коли маг желает отомстить врагу, причинив ему несметные физические страдания. Для добывания же правды годится не вполне, ибо некоторые все же находят в себе силы переносить муки молча, другие же от боли лишаются дара речи. В случае необходимости выведать истину надпись рекомендуется совмещать с рунами, несущими наслаждение (прим. см. стр. 269), ибо такое сочетание гарантировано развязывает язык даже самым стойким и…».
Фрид чувствует, как краска заливает его лицо и шею. Даже держащие книгу ладони, кажется, покрываются красноватым оттенком стыда. Страницы дрожат – хочется верить, что от ветра – и он не знает, как объяснить ей, что никогда о подобном не задумывался и вовсе не собирается причинять кому-нибудь вред. Все это придумано до него, а он даже никогда – почти никогда – не брался рисовать кончиком шпаги роковую надпись «Боль», не говоря уже о прочем. Только однажды – на теле ее брата – и она теперь не поверит, что он не держит в мыслях ничего дурного.
Он не знает, что ей сказать.
Мираджейн с болезненной внимательностью вглядывается в его лицо.
– Ну, не хочешь говорить – и не надо. Женское любопытство – не такая уж и важная вещь. В другой раз расскажешь, – она смеется и снова принимается поправлять букет, пытаясь отыскать для него идеальное положение с настойчивостью пишущего натюрморты художника.
– Я… никогда бы не стал… ничего подобного, – подобрать слова никак не удается.
Мираджейн резко поднимается и приближается к нему. Фрид совсем не слышит шороха ее шагов: так громко стучит его собственное сердце. Пальцы, слегка желтоватые от цветочной пыльцы, почти невесомо дотрагиваются до его плеча. Она приподнимается на цыпочки и доверительно шепчет, касаясь губами его уха:
– Магия не всегда отражает внутреннюю сущность человека, – прибавив со значением: – Мне ли этого не знать.
Фрид неловко отстраняется. На ее лице расцветает доверчивая улыбка – он думает, что ей тоже ее собственная магия совершенно не подходит и ничуть не мешает оставаться такой же искренней и доброй. Он расслабленно выдыхает и улыбается в ответ.
– Чашечку чая?
По опустевшему по случаю позднего времени залу гильдии разносится запах засушенных трав и меда.
***
Снилось нечто невразумительное. Грохотали по брусчатке начищенные до блеска сапоги, стучали окованные железом посохи, высекая снопы искр – горожане расступались перед их обладателями, с любопытством глядя им вслед. Те не оглядывались по сторонам, уверенно шагая к намеченной цели. Ветер разгонял скопившийся в низинах туман, окутывая идущих густыми белыми облаками. Пахло сыростью. Людям было все равно.
Кто-то с силой потряс ее за плечо, испуганно крича:
– Мира! Мира, проснись.
Она резко распахнула глаза и села на постели, недоумевающее глядя перед собой. Эльфман плакал, отчаянно всхлипывая и вытирая слезы рукавом рубашки. Его пальцы так и не разжались, продолжая стискивать ее плечо. Сидящая рядом Лисанна шмыгала носом и крепко прижимала к себе игрушечного медведя с оторванным ухом и разноцветными пуговицами глаз.
За окном вместо свинцово-серого неба с узкой розовой полоской рассвета на горизонте переливалась фиолетовая завеса. Каждую минуту по ней с низким раздражающим гудением и ровным потрескиванием пробегали ряды непонятных символов. Дом сотрясался от грохота. Входная дверь проседала под градом ударов.
– Немедленно откройте, – глухо доносилось снаружи: тяжелые дубовые ставни приглушали звук человеческого голоса, делая его неразборчивым.
Мира порывисто обняла брата с сестрой.
– Они только что пришли, – срывающимся шепотом поведала Лисанна, пряча лицо у Миры на груди – холодный шершавый нос плющевой игрушки ткнулся ей в живот. – Мамы нигде нет. Мы везде посмотрели. Даже в кладовке.
На несколько секунд они перестали плакать, восхищенные собственной смелостью: воспоминания о страшной темной кладовке, в которой не было даже самой крошечной светящейся лакримы, зато, по словам матери, жила целая плеяда кровожадных монстров, которые выбирались оттуда, если кто-то начинал капризничать или отказывался есть овощи – Мира каждый раз обещала загнать их обратно, если что – были все еще свежи.
– Мы правда хорошо искали, – Эльфман поторопился подтвердить слова младшей сестры, опасаясь, что старшая им не поверит, и придется снова раз идти по утопающим в сумраке коридорам, наполненным шумом ударов и раздраженными выкриками.
Бросаться на поиски Мира не собиралась: понимала, что все сказанное – правда, и матери они не найдут. Должно быть, в этот раз она слишком поздно узнала о грядущей облаве, чтобы успеть предупредить и их тоже. Или ей попросту надоело таскать с собой лишнюю обузу. Это был действительно последний переезд – она не обманула.
Руки опустились.
Входная дверь треснула и слетела с петель.
***
Ладони липли к столешнице, покрытой разводами грязи. Стул оказался слишком велик – ноги болтались, не доставая до пола. Окон не было. Несколько чадящих сальных свечей служили единственным в помещении источником света. Сидящий напротив нее дознаватель – худой человек с усталым, осунувшимся лицом и редкими волосами мышиного цвета – рассматривал принесенную с собой кипу бумаг сквозь толстые стекла очков, и Мира мстительно подумала, что так тому и надо.
О чем тот спрашивал ее, она не запомнила. Сначала кричала, плевалась и пыталась выцарапать ему глаза – похожие на жаб в форменных робах типы равнодушно держали ее холодными склизкими лапами – требуя немедленно отпустить брата с сестрой. Потом узнала, что те были еще слишком малы для ареста или допроса – закон предписывал разговаривать с ними только в присутствии родителей – и успокоилась, безразлично развалившись на стуле и равнодушно глядя перед собой. Сумеют ли они отыскать их мать, ей было совершенно безразлично. Как и то, что с той случится в этом случае. Дознаватель ей не верил – это единственное, что явственно читалось в его блеклых равнодушных глазах.
– Итак, вы утверждаете, что не знаете, куда отправилась Эмилия Штраус? – издевательский шепот напоминал ей змеиное шипение. Настолько, что хотелось раздавить ногой горло собеседника из опасений, что тот укусит, впрыскивая в рану смертельный яд. Она знала, что не дотянется.
– Не знаю и знать не хочу. Пускай проваливает, – закравшаяся в голос нешуточная обида поразила саму Миру. Сама же думала, что без нее им будет гораздо лучше, а теперь, выходит, злилась, что не взяла с собой или, хотя бы, не предупредила.
– Либо госпожа Штраус и правда бросила детей на произвол судьбы, либо вы врете. Как бы нам это выяснить? – губы прорезала вежливая улыбка. Дознаватель укоризненно покачал головой – жест вышел удивительно угрожающим.
– Тебе надо, ты и выясняй, – страх подкрался неожиданно. Мира почувствовала, что пальцы нервно подрагивают, и скрестила руки на груди. Сидящий перед ней невзрачный человечек равнодушно пожал плечами.
– Вам сколько лет? – с этим вопросом он склонился над своими бумагами, заполненными мелким почерком. – А, ну да. Что ж, могу и сам.
Его рука потянулась к лежащему на краю стола волшебному маркеру ядовито розового цвета. Мира засмеялась про себя, представляя, как тот раскрашивает скучный протокол яркими разноцветными буквами – захотелось сказать еще что-нибудь резкое и издевательское, чтобы эти слова оказались достойны своего обрамления и вечно смотрели на него с пестро раскрашенных страниц.
Бумаги он торопливо отодвинул в сторону. Маркер вывел надпись прямо на липкой от грязи столешнице. Буквы – символы неизвестного языка, показавшиеся Мире набором бессмысленных закорючек – повисли прямо в воздухе и, провисев там несколько секунд, издевательски медленно подплыли к ней.
Плотная ткань рубашки их не остановила. Там, где они коснулись кожи – на два пальца ниже ключицы – тело обожгло, будто кислотой. Тонкие стальные нити двигались внутри, с неторопливой обстоятельностью отделяя мясо от костей. Мира закричала, пытаясь пошевелить онемевшей рукой. Не удалось: пальцы не чувствовали ничего, кроме сводящей с ума боли.
Маркер стремительно вырисовывал в воздухе все новые и новые знаки. Сознание сжалось до крошечной точки слева под ребрами: только там ничего не болело. Дыхание перехватило. Обожженное криком горло пыталось вытолкнуть наружу какие-то слова, но получалось только сдавленное мычание.
– Значит, так не выходит? Ладно, – фосфоресцирующие буквы погасли. Мира с облегчением выдохнула, бессильно откинувшись на спинку стула. Мокрая от пота одежда липла к разгоряченному телу. Сколько времени прошло, она не имела ни малейшего понятия. Дознаватель снял выпуклые стекла очков, поблескивающие в неровном свете, и устало потер глаза – значит, много. – Попробуем по-другому.
Мира сжалась в комок, ожидая новой порции боли, но следующая надпись чем-то неуловимо отличалась от предыдущей – она забыла, как нужно дышать.
***
Полная луна без помех заглядывает в широкие окна гостиницы – украшенные золотыми кистями шторы они вчера случайно оборвали – освещая творящийся в номере беспорядок. Пол усеивают осколки десятка разбитых хрустальных бокалов, укрытые сброшенным с кровати цветастым покрывалом. Туфли с высоким круто изогнутым каблуком – дань требованиям современной моды – гордо красуются на подоконнике. Платье не приходится долго искать: оно болтается прямо перед глазами, зацепившись за подлокотник завалившегося набок кресла. Мира осторожно разглаживает появившиеся на подоле неаккуратные складки и мысленно чертыхается: стоило повесить осторожнее. Белья нигде не видно, но это – пустяки. Без него вполне можно обойтись, оставив случайному любовнику в качестве прощального сувенира.
Вакх ворочается в постели и сонно бормочет, махнув рукой в сторону заваленного бутылками стола – где-то среди них лежит связующая лакрима:
– Оставь мне номер, я тебе потом позвоню, – и тут же снова засыпает, уткнувшись носом в подушку. Одеяло сползает на пол, обнажив мускулистую спину, покрытую изогнутыми темными полосами. Под ногтями Миры – багровые полумесяцы. На ее предплечья медленно подсыхает кровь, все еще сочащаяся из глубоких царапин, похожих на знаки неизвестного языка. Несколько часов назад она сама исступленно чертила их на своей коже, ожидая вспышки непереносимой боли или непередаваемого наслаждения. Напрасно. Руны молчали.
Мира отрицательно качает головой и внимательно осматривается, пытаясь отыскать хотя бы относительно чистую чашку, чтобы вылить туда остатки вина, и отчаявшись, делает глубокий глоток прямо из бутылки. Она никогда ни к кому не возвращается: ей ни к кому не хочется возвращаться. Кроме маленькой лишенной окон комнаты в подвале консульства, в которой она провела несколько долгих дней.
– Это ж надо, так вкус испортить, – укоризненно цокает языком и пристально вглядывается в лицо спящего, рассуждая, что в другой жизни он мог бы ей и понравиться: с его опытом и фантазией доставить удовольствие женщине было несложно. Другой, не ей: Мира сравнивает не с бывшими любовниками, а с действием магии – и человек всегда остается в аутсайдерах.
Из номера она выходит на цыпочках. Платье надевает уже в коридоре, рискуя несказанно удивить припозднившихся постояльцев.
На улице прохладно. Ночной ветер ласково обнимает за плечи, заставляя кожу покрываться мурашками. Мира прибавляет шаг, торопясь вернуться к себе, пока брат с сестрой не проснулись.
– Мира? Что ты здесь делаешь? – догоняет ее у перекрестка. Удивление застывает на ее лице, на сей раз совершенно искреннее. Разбитый фонарь качается – Мира оборачивается, радуясь, что никто не сможет разглядеть ее лица.
– Сегодня что-то не спится. Вот и вышла подышать свежим воздухом.
Подошедший со стороны канала Фрид – по всей видимости, только вернулся с задания – осуждающе смотрит на нее и набрасывает ей на плечи свой пиджак: холодно. Да и место для прогулок совершенно не подходящее. Как и время.
Царапины, покрывающие кожу рук, он заметить не успевает.
– Я тебя провожу, – произносит, тяжело вздыхая. Должно быть, устал. Мире хочется захохотать и насмешливо потрепать его по загривку: в защите она нуждается еще меньше, чем он сам. Вместо этого губы выводят:
– Спасибо.
Фрид вежливо кивает и заботливо берет ее под руку. Бледный лунный свет заливает окрестности. Слишком мало для человека. Достаточно для демона, скрывающегося в человеческом теле – Мира видит свое отражение в его матово-черных зрачках: с ее лица не сходит привычная, единственная на все случаи жизни ласковая улыбка.
– Покажи мне свою магию, – доносит до него едва различимый шепот.
-
-
22.02.2013 в 22:50Спасибо Вам огромное, Автор, это правда восхитительно.
-
-
22.02.2013 в 23:13-
-
22.02.2013 в 23:22Спасибо вам, это задело.
-
-
22.02.2013 в 23:31-
-
22.02.2013 в 23:39А Фрид - мой фанон появился в вашей работе.
Это хорошая, достойная наилучшей оценки работа.
-
-
23.02.2013 в 00:20-
-
24.02.2013 в 04:00В общем, спасибо вам большое за этот фик, он прекрасен
Тапки.
-
-
24.02.2013 в 10:10Что касается родителей... я сама понимаю, что их там слишком мало, но сосредоточить "экранное" время на ОЖП заставить себя не могу (да кому они нужны вообще?) Пришлось обходиться намеками.
Тапки.
Надо вычитывать внимательнее.
-
-
26.02.2013 в 06:18Понравилось как изображена мать Миры.
И то, что Мире больше нравится действие магии, чем секс
Но у меня вопрос. Там Дознаватель её допрашивал с пристрастием. А можно ли так, ведь её было лет 10-12? Не жалко было дитя? D:
-
-
26.02.2013 в 10:43Хотя Баккаса можно было и не вписывать, обойтись безликим мужиком - картина бы не поменялась.
Автор шипер, да-да-да, и не любит обилия безликих оригинальных персонажей в фанфиках, если можно на их место поставить канонных без особого ООС.
Но у меня вопрос. Там Дознаватель её допрашивал с пристрастием. А можно ли так, ведь её было лет 10-12? Не жалко было дитя? D:
Думаю, нет, раз допрашивал. Я не считаю консульство мировым злом, но те редкие моменты, показывающие местные тюрьмы, подсказывают, что с гуманизмом и правами человека они продвинулись чуть меньше. К тому же в Фиоре и совершеннолетие наступает раньше.
-
-
27.02.2013 в 18:21-
-
27.02.2013 в 19:25